Муму

У двери подъезда пятиэтажного дома, у самой земли находилось крошечное тёмное окошко.

Первым делом, после школы я пристраивалась рядом. В глубине светились глаза. Кошка была дикой и недоверчивой. Я выманивала её рыбой. Два рубля и сорок копеек – мой детский скарб, украденный у мамы, — внушительная часть от зарплаты в 60 рублей.

Моим главным счастьем было втереться в доверие дикого животного. Стать своей, как Маугли! Быть как «Ох уж эта Настя» с говорящей пантерой Багирой. Ну, и совершенно недостижимой нирваной было заполучить в руки одного из её котят, с трёхкратной дюжиной блох.

Соседка, тётя Катя, была тёмно-рыжей шатенкой. У тёти Кати окотилась рыжая кошка. Мне верилось в то, что хозяева и питомцы должны быть одной масти. Мы со Светкой уже стояли в очереди за двумя одинаковыми, рыжими, котятами, подённо наведываясь к тёте Кате. Мне- кошечку, а Светке- котика.
Заветные котята: нас пускали только на порог, посмотреть издалека.

Моя Мама не хотела, чтобы в доме воняло кошатиной. Много позже, я убедилась в маминой правоте. Друзья притащили своего Эрдельтерьера Шефа. Коту два раза повторять не пришлось: он, по-хозяйски, методично обоссал все углы нашей хрущёвской трешки.

Кота помиловали: он был маминым любимчиком.

В 70е годы кошек и собак не кастрировали. И, от полноты свободной жизни, через 7-9 месяцев, наша кошечка уже неприлично терлась у папиных ног. А Маму мучила эта откровенная срамота. Мамино лицо быстро менялось от противоречивых, почти неуловимых эмоций. Всегда, безмолвных.

Мне 12 лет. Я готова принять роды у кошки, и утопить 4ро из 6ти котят.

Откуда у ребенка такая формула?! Я взрослая, мне доверили кошку, я обещала! Я помню эту ответственность. Я холодна и решительна! Кошка не успеет привыкнуть к котятам и не впадет в депрессию. План был прост: унитаз. Быстро и чисто!

«Кому нужны котята, их на улице полно!» Мамины губы сомкнуты в одну прямую линию. «Ты просила котенка, тебе позволили, – решай сама!»…. «И сама топи….,» – твердо висело в моей голове.

Но, котенок застрял в трубе. Он орал. Часть меня умерла.

«Муму» смотрели всей семьей: я, мама, папа и брат.

В ушах продолжают звучать тупые претензии бездушной Барыни. Ничего сделать уже нельзя. Без вариантов. Середина озера. Лодка. Герасим прощается с собачкой. Покорность огромного доброго и сильного мужика перед тупыми правилами жестокосердной старухи.

Моё сердце сжалось в орех. Мне холодно. В комнате темно. Мама вскакивает с дивана и запирается в ванной. Плакать запрещено: будут издеваться. Слабость показывать нельзя. Да и слез у меня, к тому времени, уже не было.

С детства научили.